Читать книгу "Время умирать. Рязань, год 1237 [СИ] - Николай Александрович Баранов"

хотелось потешить ожесточившиеся сердца. Перебили всех. Потом дорезали тех, кто еще подавал признаки жизни. За это время запасные и подоспевшая из города подмога сбросили, или перебили тех татар, что оседлали вал, а затем отбили новую волну штурмующих, брошенную на помощь прорвавшимся. Отбили довольно легко. Видно, эти не ожидали особого сопротивления, думали перескочить вал одним махом. Не вышло. И они, потерявшие боевой дух, дрались вяло, и откатились назад быстро, не смотря на удары монгольских плетей, гнавших их в бой.

А Ратиславу в этой схватке не повезло. Все ж, многое в бою зависит от коня, а ему коняшка попался так себе… Не вовремя поднявшийся на дыбы и раненый в брюхо в самом начале, конь очень скоро начал припадать на передние ноги. По делу, нужно было бы выйти из боя и поменять лошадь, но теснота и давка были такими, что об этом нечего было даже думать. Раненого скакуна и Ратислава на нем несло в первых рядах рязанских всадников в самую гущу схватки. И, когда на пути встала живая стена еще не сломленной кучки татар, конь упал. Упал, когда уже врезался в эту стену. На этот раз правильно — защищенной доспехом грудью. Нанесли ему еще одну рану при этом, или просто утекли вместе с кровью последние его силы… Так ли, иначе, жеребец, подогнув передние ноги, грянулся на землю, сминая телом стоящих на пути врагов.

Ратьша уже был готов к тому и успел выпростать из стремян ноги. Но на ногах не удержался — кувыркнулся в самую гущу татар. Расталкивая их щитом и разя мечом, сразу вскочил, но его тут же стиснули со всех сторон тела врагов — сзади давили рязанские всадники, впереди не давал никуда деться откос вала. Ратислав дернулся — бесполезно. В лицо ему жутко скалился татарин, обдавая смрадным дыханием. Справа проорал что-то другой и попробовал достать Ратьшу ножом — взмахнуть мечом в такой тесноте было невозможно. Нож скрежетнул по нагруднику. Не пробил. А потом сзади на него обрушился страшный удар, и наступила тьма.

Глава 27

Очнулся Ратислав так же резко, как и обеспамятел. Вот только что была тьма и небытие, и тут же в глаза ударил свет. Почти сразу пришла боль. В голове и шее. Ратьша невольно застонал и потянулся рукой к затылку.

— Очнулся, — громом прогремел в больной голове обрадованно-неверящий голос Первуши.

— Очнулся, очнулся, — смыкая веки — свет был невыносим, проворчал Ратьша. Повел плечами, согнул руки, потом ноги. Вроде, больше нигде не болело. Тогда он резко, не раздумывая, сел на своем ложе и снова открыл глаза. Но теперь осторожно, оставив веки чуть прищуренными.

В голову толкнуло болью, но не сильно, вполне себе терпимо. Он, все же, потер пятерней затылок. Ни шишки, ни ссадины там не нащупал. Опустил руку, потрогал шею. Шея ныла, голова поворачивалась с трудом, и движение это обостряло боль.

Поворачиваясь всем телом, чтобы не тревожить шею, Ратьша огляделся. Оказывается, он находился в своей комнатке в великокняжеском тереме, свет, который так слепил глаза, исходил от простого настенного светоча и едва рассеивал мрак. Чего ж так слепил-то? Глаза от света отвыкли? Должно — так… А сейчас уж и не слепит, привыкли. Вот только шея болит. И голова… Сколько же он пролежал в беспамятстве? Ратислав задал этот вопрос Первуше. Голос звучал хрипло, непривычно глухо. Да, хорошо, видно, его приложило…

— Так больше суток уже лежишь, боярин, — ответил меченоша. — Вечером позавчерашнего дня тебя оглушило. Так что пролежал ты вчерашнюю ночь, день и ночь сегодняшнюю. Сейчас утро уже, но еще не рассвело, только-только брезжит. Уж и не чаяли, что опамятуешь — лежал, словно мертвый. Только дышал еле-еле.

— Чем это меня? — голос, вроде, стал потверже, и хрипота ушла.

— Ты с коня грянулся, — зачастил Первуша. — Влетел прямо в татарский строй.

— Это помню, — кивнул Ратислав, поморщившись от вновь прихлынувшей головной боли.

— Да… А тут наши на них ударили. Ты, видать, спиной к ним оказался. Так коняшка одного из наших передними копытами по голове тебя и приласкала. Хорошо шлем у тебя хорош — выдержал. Только помялся чуток. Я его кузнецам снес. Небось, уж выправили. Надо будет забрать. Ну и шея у тебя тоже крепкой оказалась. У другого бы могла и не выдержать, сломаться от такого удара, а у тебя — ничего. Это все лекарь говорил, — добавил он погодя. — Еще сказал: делать ничего не надо — сам опамятуешь. Вчера вечор пришел, посмотрел тебя. Сказал, что беспамятство прошло, а ты спишь просто — умаялся сверх всякой меры.

— Заговорили от боевого железа, — пробормотал Ратьша. — А вот от такого?

— Что? — переспросил Первуша.

— Ничего. Это я о своем. Что на стенах? — растирая ноющую шею, спросил Ратислав.

— На стенах не больно хорошо, — сник Первуша. — Правда, я все при тебе, но наши часто заходят проведать. Рассказывают…

— Говори.

— Жмут татары. Приступ за приступом идет. Не дают вздохнуть нашим. От воинских людей, что изначально оборону держали, мало кого осталось. Смердов и горожан на стены ставят, а из них вояки уж не те. Хотя, дерутся, говорят, зло, отчаянно. Но и гибнут во множестве. До пяти прорывов за стены отбили запасные наши. — Первуша перевел дух, продолжил. — Горшки огненные еще два раза татары кидали в город. Много дворов погорело.

— Наших из запасных многих побили?

— Говорят, ополовинили…

Ратислав сокрушенно покачал головой. Шея вновь отозвалась болью.

— Владыка дважды тебя навещал, — вновь подал голос Первуша. — И еще… — он смущенно примолк.

— Кто? — вскинулся Ратьша, чувствуя, как замирает сердце.

— Княжна Евпраксия, — с трудом выговорил меченоша.

Сердце отмерло и зачастило. Щеки обдало жаром.

— За все время до пяти раз захаживала. Видно было, что переживала за тебя.

Ратьша откашлялся, прочищая внезапно перехваченное горло. Спросил:

— Как давно была в последний раз? И кто видел ее?

— Была вечор, — Первуша оправился от смущения, заговорил опять уверенно, быстро. — Как узнала от меня, что просто спишь ты, обрадовалась, но будить не велела. Ушла. А приходила, сторожась. Никто не видел. Да и народу в тереме осталось совсем чуть, и видеть-то ее не кому. Сама же с дитем в своих палатах. Еще мамка княжичева, да девка теремная при ней. Я узнавал. Эти, должно, знают, куда княжна ходила.

— Ну, эти две пускай, не страшно.

Замолчали. Первуша в смущении почесывался, не зная, куда деть руки. Ратислав думал о Евпраксии. Думал, как спасти любимую. В голову ничего не приходило. Единственно, остаться здесь в княжьем